Мы продолжаем цикл публикаций отрывков из книги о династии ветеринарных врачей Середа
Родом из детства. Человек родился!
Я не верю в приметы. Не верю в черную магию числа 13. Не верю, что у тех, кто родился в понедельник "не идут дела". Наверное, именно я должен был родиться на свет в понедельник тринадцатого, чтобы опровергнуть все эти невежественные домыслы. Рожать меня маме пришлось ехать в Москву, наш местный роддом был закрыт, а в соседние ее не брали, так как врачи предполагали, что у нее либо очень крупный младенец, либо двойня. Московские акушеры были не слишком внимательны к провинциальной роженице и роды затянулись более чем на сутки, так бы маме и мучатся, если бы она не решила командовать собственными родами лично. В результате ее руководства, я молниеносно появился на свет. возможно, именно из-за этого, я постоянно куда-то стремлюсь. чего-то достигаю и никак не могу остановиться и успокоиться.
На свет я появился весьма упитанным ребенком с богатырским весом в 4 килограмма 350 граммов и как уверяй' моя матушка, я с самого младенчества был очень взрослым и сознательным ребенком. Например, наши соседи даже спрашивали родителей, все ли в порядке с новорожденным. так как они не слышали через стенку детского плача!
Чтобы собрать для меня приданное, бабушке пришлось изрезать все свои платья мне на пеленки. Из московского роддома в Струнин меня везли на электричке в тридцатиградусный мороз. Мама закутала меня, как могла, а когда принесли в дом, то долго не могла найти место, из которого бы не дуло. В результате, меня определили на раскладушку около печки. Так началось мое удивительно уютное и какое-то по-хорошему беззаботно-доброе детство в Струнине.
Родом из детства. Струнино.
При нынешнем изобилии товаров для младенцев никому в голову не придет заворачивать ребенка в юбки и укладывать спать на старенькую раскладушку. Но тогда, в пятидесятых, увидеть в провинциальном городке даму катящую детскую коляску было практически невозможно - детские коляски, люльки и кроватки отсутствовали как класс. Поэтому, и возлежали послевоенные младенцы в бельевых корзинах и ящиках, спеленутые застиранными до дыр материнскими нижними юбками.
Да и ни о каких трех годах в декрете тогда и помыслить было нельзя. Молодые матери на работу выходили рано. отдавая крохотных детей в ясли. Но в Струнине яслей не было. и на первое время помочь матери, вышедшей на работу в лечебницу, приехала бабушка. Про телефоны вообще молчу, их не было даже в мечтах. Поэтому у мамы с бабушкой была договоренность, если дома со мной что-то не в порядке, то Вера Петровна вывешивает на окошко красные штаны, благо окна лечебницы были напротив через дорогу. Так мама и бегала с работы домой, завидев тревожные красные штаны.
Потом из деревни отец привез мою первую няню Нину Смирнову. Деревенские девчонки мечтали всеми правдами и неправдами вырваться в город, а паспортов жителям деревень тогда не выдавали. А работая в городе, документы можно было справить гораздо быстрее. Мама вспоминает, что настолько в деревнях тогда жили плохо, что девочек-нянь приходилось в буквальном смысле отмывать в бане и выводить у них вшей... Но тяжелая и голодная деревенская жизнь на характере моих нянь никак не сказывалась, все как одна были певуньями и хохотуньями. И, нужно сказать, очень любили меня и никогда не обижали. Маме, к тому времени, уже предложили должность заведующей мясоконтрольной пищевой станции на колхозном рынке в городе Александрове, и ей приходилось выходить из дома в пять утра, чтобы успеть на электричку. Спустя какое-то время в Струнине открыли детский сад, но ходил я туда, по словам мамы, весьма неохотно. Она вспоминает, ведет меня туда, а у самой сердце сжимается, видя как у меня губы дрожат, и слезы на глаза наворачиваются.
Уж не знаю, был ли я тогда очень стеснительным или слишком домашним, но даже выступая на детсадовский праздниках в роли волка, голос мой дрожал от страха. Я стоял на табуретке и декламировал строчки: "Я не злой! Не злой совсем!
Я вас друзья не съем!"
Мама рассказывает, что рос я настолько доброжелательным с настежь распахнутой душой, что иногда она даже переживала, как же я такой буду жить во взрослом мире. Например, для меня домой приглашали парикмахера, так как я категорически отказывался стричься в парикмахерской и все время пока меня стригли, я безостановочно повторял: "Спасибо! Большое спасибо!"
У нас дома никогда не произносили бранных слов, я рос в таком доброжелательном "вакууме", что любое плохое слово потрясало меня до глубины души. Как-то мама укладывала меня трехлетнего спать, а я все крутился и никак не мог уснуть, она у меня и спрашивает: "Серёжа, сынок, что тебя беспокоит?", а я в ответ: "Мне плохо! Мне слово плохое нужно сказать...". Мама: "Раз нужно, говори!", ну я и выпалил: "Гад!" 2_)
Ещё я долгое время не знал что такое пьяный человек, родителей никогда даже выпившими не видел и когда однажды в четвертом классе увидел пьяного соседа, ползущего на четвереньках, я испугался, что человеку сильно плохо и ему срочно нужна медицинская помощь, о чем сразу же сообщил маме.
Но, несмотря на всю мою внешнюю мягкость и доброжелательность, внутри меня, видимо, уже в детские годы. сидел весьма предприимчивый и честолюбивый человек. Чего только стоила, как сейчас бы сказали, бизнес-идея, заработать денег на сдаче тряпья. На тот момент мне было лет пять, не больше. В утильсырье тогда принимали всевозможное старье за сущие копейки, но для меня это были настоящие собственноручно заработанные деньги! Тряпье принимали только в чистом виде, поэтому, сначала я ходил по дворам и собирал всевозможные тряпки, потом стирал все это и сушил на заборе. Все руки были в цыпках, но я был страшно собою горд. Следующим этапом моих заработков была сдача бутылок. Помню, как приезжал погостить в Орехово-Зуево к нашим родственникам и ждал когда же мой дядя Витя, любивший выпить за обедом стаканчик сухого вина Рислинг, наконец-то опорожнит бутылку.
А уже в начальной школе, во втором классе я понял. что выгоднее заняться сдачей цветных металлов, причем это было не нынешнее пережигание медных проводов. Тогда мы с мальчишками бегали по дворам и собирали самовары, старые алюминиевые керосинки и керогазы. Как сейчас помню, килограмм цветного лома стоил восемнадцать копеек, мой заработок порой доходил до трех рублей. Самое удивительное. что никогда острой потребности в деньгах у меня не было, и откуда это желание самостоятельно зарабатывать, я не знаю. У меня всегда был "неразменный" бабушкин рубль, его она давала мне на конфеты, как сейчас помню, стоили они один рубль тридцать копеек за килограмм, я покупал сто грамм на тринадцать копеек и сдачу относил бабушке, и она мне тут же давал новый рубль.
Нужно сказать, что родители никогда и ничего мне не запрещали, возможно, у них была такая методика воспитания. Я знал, что они всегда рядом и если что поддержат и посоветуют, но при всем при этом я рос на редкость самостоятельным человеком, что мне очень пригодилось в жизни.
Когда мне было пять лет, родился мой младший брат Вовик, не Володя, не Вовка, а именно Вовик. Мать говорит. что с рождением брата я резко повзрослел, поскольку мне приходилось с ним регулярно нянчится. Сейчас, правда, не вспомню, нравилось ли мне это дело или нет.
Помню, как родился мой брат, и мы с отцом пошли навестить маму в роддом. Дело было 24 мая, почему-то мне особенно запомнился огромный букет из нежно розовых яблоневых веток, который мы несли матери в подарок. Какой-то особой ревности к Вовику я не испытывал, но он был настолько тихим и застенчивым ребенком, что маме волей не волей приходилось уделять ему больше внимания. Помню, как его. совсем еще маленького кормят с ложки, а я стою и приговариваю: "Кормите-кормите своего Вововчку кашей гречневой!" К сожалению, особой дружбы между мной и братом в детстве не возникло, возможно, мы слишком разные по характеру. Мать говорит, что про все мои дела, можно было понять уже по тому, как я звоню в дверь, а Вовка все всегда держал в себе. Несмотря на то, что разница в возрасте у нас не очень большая, мы жили с ним параллельными жизнями, у меня своя компания, у него своя. Конечно, время от времени мать просила меня взять Вовика с собою погулять, но я изо всех сил сопротивлялся. Хорошо еще, что не дрались. Дружить мы стали только уже во взрослом возрасте. Но лучше поздно, чем никогда.
В детстве я с удовольствием ухаживал за нашими курами, за отцовской рабочей лошадью. Тогда же я впервые услышал загадочное слово "кастрация", отец как мог доступно объяснил мне, что оно обозначает, но я еще долго был уверен. что яички могут быть только куриными...
На приусадебном участке родители постоянно что-то сажали, и в детстве мне казалось, что наши картофельные гряды тянутся до горизонта. А когда недавно привез младшего сына Митю показать дом, в котором прошло мое детство, то с удивлением обнаружил, что огородик у нас был совсем маленький и что деревья, казавшиеся мне в детстве великанами, скорее напоминают кустарник.
Своей смешливостью, я, несомненно, обязан матери. В школе это было моей основной проблемой, я улыбался всегда и везде — меня ругают, а у меня улыбка от уха до уха. Предполагаю, это было какой-то защитной реакцией, но учителей это сильно выводило из себя. Как-то меня пару дней подряд на уроке истории за мою смешливость выставляли из класса. Маму мою это крайне возмутило, и она пошла к директору школы со словами: "Вам партия доверила учить моего ребенка, а не для того чтобы он за дверью простаивал!" Директор дал честное партийное слово, что больше Сережу Середу из класса выставлять не будут. Учился я всегда легко и с удовольствием, только вот чистописание было самой моей большой проблемой. О том. какой сейчас у меня почерк это отдельная тема, но тогда под пристальным оком мамы, я старательно выводил чернильной ручкой закорючки.
Начиная класса с третьего, я каждое лето на каникулах ездил в деревню, где работала фельдшером подчиненная моего отца Анна Михайловна Агеева. Там я ухаживал за коровами. без лишних разговоров чистил навоз и даже научился доить корову. Возвращался я оттуда к родителям не с пустыми руками. ходил в лес собирал чернику, местные бабушки научили меня ее перерабатывать, и я гордо привозил домой трехлитровые банки черничного варенья. Ездил я в эту деревню класса до девятого и каждое лето ждал с нетерпением, там я наблюдал за работой ветеринарных врачей, и профессия отца становилась мне все более понятной.
Родители мечтали дать мне музыкальное образование, чего сами были лишены в детстве. За несколько километров от дома находился местный Дом культуры, куда меня записали учиться играть на баяне. Никаких особых способностей и желаний к этому инструменту я не проявлял, поэтому из всех выученных музыкальных произведений мне запомнилось лишь одно "Черный баран". В Дом культуры я охотно ходил лишь по одной причине, там продавались засахаренные конфеты-подушечки, я их покупал, съедал с большим удовольствием, а потом. с видом обреченного на казнь плелся осваивать баян.
Все мое детство в Струнине окутано какой-то пасторальной благостью, покоем и добротой. И как, порой бывает. жаль, что невозможно вернуться туда, в свое детство хоть на минуту, уткнутся головой в отцовские ладони и вдохнуть тот упоительный запах карболки.
Поскольку, к отцовскому рабочему саквояжу я имел практически неограниченный доступ, то я обожал играть с блестящими стальными инструментам. Особенно мне нравился небольшой анатомический топорик, он был настолько ослепительно сияющим, что в детстве мне казался воплощением какой-то волшебной силы. По воспоминаниям мамы, я регулярно наведывался в ближайший лесок с этим топориком за поясом, где пытался рубить какие-то ветки. Родители смеялись и говорили. что сын в лесорубы готовится. Однажды, дело было зимой, мать услышала, как я прибежал с улицы домой и что-то мычу в прихожей. Оказалось, что я от избытка чувств к сияющему на солнце топорику решил его поцеловать... и тут же на морозе примерз к нему губой. Этот случай, потом долго со смехом вспоминали всей семьей. Также, среди моих любимых в детстве "игрушек" были молоток и долото из того же анатомического набора. Единственным местом, куда мой доступ был закрыт — была аптека, вероятно отец боялся, что я из-за своего природного любопытства смогу чего-нибудь отпить из заинтересовавшего пузырька и отравится. Ещё я не мог равнодушно проходить мимо отцовского мотоцикла, стоявшего на конюшне. Однажды, когда я крутился вокруг этого железного коня, он на меня упал, каким-то чудом мне ничего не отдавило, и я смог самостоятельно из-под него выбраться.
Сергей Середа, Президент Ассоциации практикующих ветеринарных врачей,
кандидат ветеринарных наук, заслуженный ветеринарный врач Российской федерации,
директор ветеринарной клиники "Центр", г Москва
http://vetkuban.com/num4_201409.html